Поль Сезанн. Пьеро и Арлекин
Поль Сезанн. Пьеро и Арлекин. Москва, ГМИИ им. А.С.Пушкина
При этом фактурой предметов Сезанн пренебрегает — его яблоки не из тех, какие хочется съесть: они кажутся сделанными из какого-то твердого, холодного и плотного вещества, так же как и кувшин, и даже скатерть. И действительно: он писал предпочтительно гипсовые муляжи фруктов и искусственные цветы. Вот, наконец, зритель встречает "сюжетный" мотив — Арлекин и Пьеро. Но и тут разочарование или недоумение: где же меланхолия Пьеро? Где романтика и мелодрама комедии дель арте? В каких вообще человеческих отношениях друг к другу находятся эти две фигуры - одна синевато-белая, другая черно-красная? Напрасно искать ответа — все это не входит в задачу Сезанна.
В последней, "синтетической" стадии (1912—14) побеждает декоративное начало, а картины превращаются в красочные плоскостные панно (П. Пикассо, "Гитара и скрипка", 1913; Ж. Брак, "Женщина с гитарой"); появляется интерес ко всякого рода фактурным эффектам — наклейкам (коллажам), присыпкам, объёмным конструкциям на холсте, то есть отказ от изображения пространства и объёма как бы компенсируется рельефными материальными построениями в реальном пространстве.
Русский художник Серов, увидев в собрании Щукина сезанновских "Арлекина и Пьеро", почувствовал к ним неприязнь. Но потом признавался, что эти "два болвана" не идут у него из ума, стоят перед глазами и заслоняют собой все остальное. В самом деле: после Сезанна многое в живописи, даже хорошее, может показаться каким-то маломощным. В пейзажах Сезанна нет "настроения", - но редкие пейзажи других художников выдерживают с ними соседство на одной стене. В его портретах нет психологизма, - но они дают ощущение духовно-физической монолитности, крепости, цельности человеческого существа. Вентури говорит: "Крестьянин, написанный Сезанном, индивидуален, как портрет, универсален, как идея, торжествен, как монумент, крепок, как чистая совесть". Вглядываясь в полотна Сезанна, начинаешь чувствовать своеобразное величие этого мастера. Оно не в постижении жизненной характерности изображаемого, а в том, как могущественно и серьезно ставится сама проблема живописного явления, соотносимого с явлением натуры.
Второй после красоты в эстетике Барокко следует категория грации (лат. gratia — прелесть, изящество) или кортезии (итал. cortesia — вежливость, нежность, теплота), что соответствует изобразительным качествам движения, пластики, изменчивости. Другая важнейшая категория — «декорум» — отбор соответствующих тем и сюжетов. В них входят только «достойные», прежде всего исторические, героические. Натюрморт и пейзаж объявляются низшими жанрами, а мифологические и религиозные сюжеты подвергаются строгой цензуре, подчеркивающей их морализующее начало. Портрет признается лишь тогда, когда он выражает «благородство и величие».
Стремясь к универсальному союзу культуры, искусство увлеченно взаимодействует с философией (основополагающим для модернизма в целом стал пример таких мыслителей, как А. Шопенгауэр и Ф. Ницше, а для России В. С. Соловьев). Параллельно начинается диалог искусства и религии; первоначально восприняв новые художественные веяния критически, традиционные конфессии затем все чаще вступают с художниками в союз, порождая разные национальные варианты «церковного модерна». Впрочем, с трудом вписываясь в роль покорного слуги Церкви, модернизм охотнее продуцирует собственные верования и культы.
